но для этого сто первая не понадобится… Да-да, советую потянуть время. Сама я не могу провернуть такой фокус, так что дарю… как тот кардиган — пользуйся. И передай от меня О’Брайену, что он стырил мою тему — насчет лица и сапога. Сам напрягай фантазию, Билл! Жалкий ремесленник! Передашь ему все это — и мы с тобой квиты.

Как по заказу, при звуке этого имени из коридора донесся грохот сапог. Джулия инстинктивно вжалась в стену. Диана хохотнула, с начальственным видом повернулась ко входу, и тут в камеру ввалилась кучка надзирателей. Из их гущи показался дознаватель — тот самый, который бесстрастно покуривал, наблюдая за избиением своего подследственного.

Диана как ни в чем не бывало спросила:

— Нил, что у нас сегодня?

— Боюсь, кончилось твое везенье, старушка. — Он скорчил сочувственную гримасу. — В сто первую.

— Очень остроумно. А теперь можешь сказать как есть: куда идем?

— В сто первую.

— Чушь. Я тут и двух недель не отсидела. Не готова еще.

Дознаватель пожал плечами и вынул сигарету. Стоило ему щелкнуть зажигалкой, как Диана рванулась вперед и выхватила сигарету у него из пальцев. Он с улыбкой смотрел, как она затягивается, будто радовался прыти старинной подруги. А потом сказал:

— Ну извини. Ты же знаешь: это не мое решение.

— Вранье, — раздраженно бросила она. — За дуру меня держишь.

— Сама убедись.

Он достал из кармана сложенный листок бумаги, развернул и протянул ей.

Не без колебаний она взяла у него бумажку и в ярости пробежала глазами, не выпуская изо рта сигареты. То, что она прочла, явно ее подкосило. В считаные секунды от ее гнева не осталось и следа. Она на глазах превратилась в больную старуху, которая много чего претерпела и лишилась сил. В резком свете камеры лицо ее позеленело.

Тут дознаватель произвел некий жест, конвойные бросились вперед и грубо скрутили Диану. Ее выволокли в коридор, а она сыпала злобной бранью и приговаривала:

— Думаете, я перетрусила? Что у вас там приготовлено? Я высоты боюсь. Подвесите меня на верхотуре? И как же? Вам меня не напугать! Даже не пытайтесь! Ничего у вас не выйдет! Не выйдет! — С последними словами голос ее сорвался на первобытный вопль, резко умолкший, когда дверь с грохотом захлопнулась.

В этот миг внезапно очнулась третья сокамерница, о которой Джулия совсем забыла.

— Не доходит, что ли? — зашипела она. — Та тетка — подсадная, а ты взяла да и выложила ей все как на духу.

— Я далеко не уверена, что это подсадная, — холодно процедила Джулия. — И потом, все, что я сказала, и без того им известно.

— Откуда только берутся такие идиотки? Тебе подобные!

И женщина вновь забилась в угол.

Не прошло и минуты, как в коридоре снова загрохотали сапоги. Дверь со скрипом отворилась, впустив двоих конвойных. Один рявкнул:

— Уортинг шестьдесят — восемьдесят! На допрос.

20

За последние недели Джулия убедилась, что плохо подходит для пыток. Дознавателям требовался определенный сюжет. Тем или иным образом они вынуждали подследственных этот сюжет изложить, а боль служила гарантией правдивости. От Джулии они хотели услышать, что весь отдел документации опутан преступным сговором, цель которого — растлить население ложью. Ей надлежало признаться, что она заразилась этой крамолой, и разъяснить, как плетутся сети заговора.

Ни Уикса, ни свою работу в комнатенке над лавкой, ни таблетки, ни зампреда Уайтхеда упоминать не следовало. Иногда она это помнила… пыталась помнить. Но сама угроза боли сбивала ее с мысли, и, когда ей делали больно, из головы улетучивалось абсолютно все. Ей требовалось жить, оставаться в безопасности хотя бы еще на миг. Но более всего ей требовались любовь и прощение. Вероятно, от этого она и тупела.

В первый же день она порывалась рассказать их историю, но утратила нить и невольно забормотала:

— А Сайм сбежал, и мне уже было не залучить его в ту комнатку. Мы думали, он скрылся в Евразии.

За это ее подвесили к вкрученным в потолок крюкам; руки грозили вырваться из суставов, она задыхалась. После того случая она при каждом приближении тюремщиков начинала рыдать и умоляла подсказать ей, что нужно говорить. Но не такого ответа они ждали. И она поплатилась: ей стали рвать волосы, колотить дубинками по пяткам, а потом и хлестать по груди розгами, отчего на молочных железах вздувался рубец за рубцом и лопалась кожа. Дальнейшие ошибки приводили к тому, что ей в подушечки пальцев и в нежную плоть подъема ступней вгоняли остро заточенные ножи. Все ногти на ногах были вырваны, а потом и один ноготь на руке. Ощущение было такое, будто вместе с ногтем вырвали и кость; после этого признания полились совсем уж сбивчиво: дескать, Уинстон Смит — ханжа, Амплфорт планирует встретиться с Шекспиром, и, что бы ни говорили карты, она не верит, что там и вправду бунтари. Неправильно, неправильно, неправильно. Ей зафиксировали несломанную руку и стали гасить о ладонь окурки, а она смотрела, как будто этого следовало ожидать, но потом кричала так, что боль отзывалась в искалеченных ступнях и уже невозможно было вспомнить, о чем ее спрашивают.

Всю жизнь у Джулии был отменно крепкий сон. Теперь ей почти не давали спать, и от изнеможения у нее начинались галлюцинации. Ей чудилось, будто она вступает в связь с различными партнерами, от Старшего Брата до Вики Фицхью, которой она жеманно говорит: «Нет, так не хочу. Мне не нравится, когда ты меня трогаешь. Ты же девушка», а тем временем где-то далеко-далеко ее истязали мужчины в черной форме, которые вздымались и опускались, пинали ее ногами и били кулаками, изгибаясь при этом, как пловцы. Когда ей вводили сыворотку правды, она признавалась, что зарегистрировала Тигра с Комиссаром в качестве сотрудников службы дератизации, хотя они боялись крыс, что проявляла безволие и угодливость, хотя и знала, насколько это раздражает других, и что убила свою мать. Неизвестно откуда ей в голову пришла навязчивая идея о том, что она незаконнорожденная, и это признание она повторяла раз за разом, чем провоцировала мучителей на исступленную жестокость. Ее ошибки различались по степени серьезности. Когда она пускалась в рассказы об Уайтхеде, ей затыкали рот марлей и заклеивали скотчем. А после ее били по лицу, да так, что нос закладывало кровавой слизью, и от нехватки воздуха Джулия проваливалась в беспамятство. Палачи бросали ей «дурища», «тупая сука», «дебилка» и бранили за то, что умничает. Она видела свои ошибки, но не понимала, как их исправить. Этому